На побережье Северного Ледовитого океана

ВРЕДНЫЕ МЕЛОЧИ
Я собирался на побережье Баренцева моря. Долго укладывал рюкзак, избавляясь от лишнего. Колян считал, что мелочи спасут мне жизнь. Он ни разу не был в походе, поэтому искренне за меня переживал.
— Саня! Это же всего триста граммов! Вдруг понадобится.
Это он про облегченный штатив. Еще он ошибался на целых двести граммов.
Потом он полчаса расписывал свойства спирта:
— Возьми бутылку. Подумаешь, немного лишнего. Зато раны будет чем чистить. А еще в холода не заболеешь.
— Таблеток хватит, — говорю. – К тому же, там теплое Нордкапское течение. Остатки великого Гольфстрима. Все будет хорошо.
— Ты что? Это же спирт. Ничего ты в походах не понимаешь…
Димка говорил, что мне позарез нужна сковородка. Ленка убеждала, что две ложки лучше одной. Что иголка может сломаться, и дополнительный моток ниток не помешает. Всучить точило пытался еще один паникер. А папа считал, что не помешает рогатка. И сколько она там весит…
Друзья продолжали:
— Запасные стельки не забудь…
— Я бы взял еще одни носки…
— Соль. Возьми соль…
— Зачем? – говорю.
И правда. Я же на море собирался. К чему там лишняя соль.
К тому же, соль сказывается на весе. Разве не знали? Сто граммов соли – это целая сотка к весу рюкзака.
Конечно же, ничего из предложенного я не взял. Суммировал – вышло около двух килограммов. Оказалось, что мелочи – это не так уж и мало. От мелочей тяжелеет рюкзак.
Затем пришел черед ножей. С ними вышла целая история.
Всегда считал, что два ножа – это нормально. Один — основной, хороший, острый. Им я дорожил. Второй — складной, легкий, чтобы высекать искры из огнива. Три ножа – это уже излишество. Например, если взять заготовку для копья, чтобы от медведей обороняться.
Я сдуру взял. Признаюсь.
Дома мне казалось, что заготовка не помешает. Это все еще не выветрилась из головы романтика и глупость. Потому, что находился дома. И смерть казалась какой-то выдуманной.
Четвертый нож я захватил случайно. Его нужно было отдать шурину в Питере. В итоге забыл, увез с собой.
Четыре ножа – это почти идиотизм. У меня же их было пять.
Это все Киря со своей «выживалкой». Свалю все на него.
Открыл я, значит, коробку, которую он мне передал. Там два коробка спичек, маленький шоколад «Аленка», армейские галеты, огрызок карандаша, записка и нож. Самодельный, легкий, из жести. Он вместился у меня на ладони. С его помощью можно было заточить зубочистки или карандаш. Я попробовал. Ничего не вышло.
В записке совсем чуть-чуть:
«Саня, я тут собрал тебе «выживалку». Надеюсь, она тебе поможет. Если что-то случиться, звони!!!»
И номер телефона.
Так я стал обладателем пяти ножей и семи коробков спичек. Еще был топор и спортивный лук. Думаю, выживу…
Подарок от Кири я берег. Таскал этот ненужный кусок жести, как что-то дорогое. А пику вот оставил в рыбацкой избе. Вовремя понял, что погорячился с ножами.
Уехал я в общем, но довольно скоро я понял, что самое необходимое осталось дома. Соль и газовая горелка. Вдруг оказалось, что спускаться к морю не всегда неудобно. А в тундре я лишился еще и дров. Там даже кустов почти не было.
Через неделю меня мутило от пресной каши. Поэтому, в рыбацкой избе я в первую очередь искал соль. Двести граммов уже не казались лишними. О вреде вообще молчу.
Но я, конечно же, забегаю вперед.

ВО ВЛАСТИ НЕПОГОДЫ
Расстояние от Питера до Мурманска поезд прошел за сутки. За двадцать четыре часа жаркое июньское лето сменилось весной, звездная ночь – полярным днем.
Три последних дня я не успевал за переменами. В Брянске была обычная звездная ночь. Через двенадцать часов в Питере уже наступили белые. Еще спустя сутки, в Мурманске разыгрался полярный день.
Перемены коснулись всего. Лето, как положено, осталось на юге. Там уже отцвели сады и сирень. В Карелии, на Белом море была весна, цвели груша, черемуха и одуванчики. Севернее, в Кандалакше, осина едва выпустила сережки. А Оленегорск еще не избавился от ранней весенней серости.
Поезд катил на север. Листва медленно омолаживалась. Под стук колес, со скоростью сто километров в час.
Когда проскочили Апатиты, я стоял в тамбуре и не отходил от окна. С одной стороны красовались заснеженные Хибины, с другой огромное озеро Имандра. Оно блестело в лучах вечернего солнца. За озером синели покатые сопки, — скорее всего горный массив Волчьи тундры.
В десять вечера я вышел на станции Кола. Это почти Мурманск. Нацепил штормовую куртку и шапку. Но север встретил меня теплом. Куртка оказалась лишней.
Мне предстояло одолеть сто тридцать километров до Териберки. А оттуда уходить в тундру, периодически возвращаясь к побережью Баренцева моря. Плана не было, я просто хотел увидеть тундру и море. Но север подкорректировал даже это. Я к такому уже привык — это нормально.
В первый день прошел десять километров, заночевал у озера. Там росли кустарники берез, рябины и ольхи. Северная тайга осталась позади. Наутро поймал попутку, преодолел еще пятнадцать километров. Затем пересел на автобус.
На передний план вышла серая, каменистая тундра. Даже кустарники остались на юго-западе. В тени на северных склонах еще лежал снег. Когда из-за туч выглядывало солнце, разом сверкали десятки озер.
Наконец, через три часа я высадился на побережье Северного Ледовитого океана, в селе Териберка. Это унылое северное место встретило тишиной и ярким, северным солнцем. Места оказались знакомыми. Я помнил их по фильму Андрея Звягинцева «Левиафан».
Долго, в одиночестве я сидел на большом песчаном пляже. Тихо, почти бесшумно накатывала приливная волна. Кричали чайки и недалеко от берега выныривали тюлени.
Ближе к полуночи синие тучи закрыли солнце. Я взвалил рюкзак, покинул Териберку, ушел к каменистым сопкам. Но июньское кратковременное тепло недолговечно, весна обманула. Успел подыскать подходящий холм, выбрал ровное место на гранитной плите с красивым видом на Баренцево море. Установил палатку…
Но в полночь уже пожалел, что поставил ее в самом незащищенном месте. Когда загрохотал гром, искать новое место было уже поздно. Выше палатки был только соседний каменистый холм. Я надеялся, что молния ударит туда.
Дополнительно привязал штормовые оттяжки к валунам. По камню забросил в каждый угол. Затем налетел ветер и палатку порядком тряхнуло. Грохотало прямо над головой, мелкий косой дождь бил со стороны моря.
Два часа я надеялся на лучшее, и ветер наконец-то выдохся. Молнии сверкали на синеющем юге. В три часа ночи стало совсем тихо.
Утром густой туман скрыл почти все. Когда он немного рассеялся, я разглядел только каменистый холм. Ни моря, ни соседних сопок. Я подошел к скале и не увидел побережья. Только кричали чайки, и шумела приливная волна.
Я надеялся, что внизу у скал найду птичьи базары. Захватил рюкзак, отыскал в тумане безопасный склон. Но спуск немного затянулся. После дождя камни скользили. Раз пять я обходил опасные участки, срывал подошвой целые лоскуты шикши.
На холмах кроме мха и водяники почти ничего не было. Чуть ниже несколько кустов рябины, ива и березка. Еще ближе к морю — родиола. Она торчала из трещин меж камней. По соседству с ней — пучки щавеля и ложечница. На мой вкус, лучшее салатное растение севера. Я набросился на нее, словно никогда не ел.
Я спустился всего на сто метров ниже. И разница удивила. Там, у воды, жизнь кипела. В траве валялись рыбьи кости, белые останки морских ежей. Постепенно из тумана показался скальный берег, белая пена волн, темные камни. Сильнее закричали чайки. Завоняло чем-то неприятным, протухшим. Большая, розовая скала, белая от помета, уходила прямо в море. На скале гнездились чайки и бакланы. Стало понятно, откуда неприятный запах.
Самое удобное место для наблюдений оказалось сверху. Только оттуда можно было подобраться к самому краю и ближе разглядеть птиц. Я снова полез по камням, забрался на широкую, почти плоскую вершину. Осторожно подошел к пропасти, выглянул. В нос снова ударило тухлятиной.
Чуть ниже, почти рядом, в гнездах сидели бакланы. Они не улетели, и не кричали. Только пристально за мной наблюдали своими зелеными глазами. Поглощенный зрелищем, я даже не сразу заметил птенцов. Самый крупный щипал мамашу. А может и отца…
Я почти не беспокоил птиц. Наверное, чайки больше беспокоили меня. Кричали так, словно я разорял гнезда. Они сидели на воде и летали над головой.
Бакланы не возмущались. Мне они больше понравились.
Несколько часов я наслаждался новыми видами, наблюдал за пернатыми. Туман рассеялся, а ближе к вечеру на северо-западе посинел горизонт. Ветра не было, и я напрасно медлил. А через час тучи уже достигли побережья. К тому времени я набрал воды, укрепил палатку. Долго стоял на гранитной скале, любовался посиневшим, притихшим морем. Затем налетел ветер, с легкостью оторвал от камней оттяжки, едва не сорвал тент, и не сломал дуги.
Больше часа я пережидал почти ураганный ветер, держал руками перекосившиеся дуги. Пока не заболели кисти и не устали предплечья. В короткое затишье перемотал сломанную дугу изолентой, поправил оттяжки. Затем вернулась гроза, снова скрипел натянутый тент. Я боялся, что палатку просто сломает и вещи унесет со скал в море. На всякий случай самое необходимое сложил в рюкзак. Если придется отступать.
Когда раскаты грома стихли, и успокоился ветер, ударил крупный дождь. Он пришел вместе с холодом. Меня обрадовала эта перемена. Я еще не знал, что непогода пришла надолго и радоваться на самом деле нечему.
Утром море было затянуто серыми, непроницаемыми тучами, противно моросило. После страшной ветреной ночи, я успел перетащить палатку на двадцать метров южнее. Теперь ее с трех сторон закрывали крупные валуны. Стало чуточку теплее.
Я обложил палатку камнями, перенес вещи. Затем снова начался дождь и усилился ветер. Дров собрать я так и не успел, за водой не сходил. Под тент поставил пустую миску, весь день пил холодную дождевую воду.
Трое суток, почти не вставая, я пролежал в палатке. На море бушевали волны, истошно кричали чайки, не прекращая поливал тундру дождь. Температура опустилась до нуля, ночью был малый минус. Я лежал в спальном мешке. На мне была балаклава, шапка, пуховик и теплые носки. От холода занемели стопы, изо рта шел пар.
Три дня я только спал, ел и читал Сергея Довлатова. Переворачивал страницы прямо в перчатках. Ночами все время просыпался. От холода, неудобной позы, от урчания в животе. Мне снился хлеб, блины, жареная картошка и соленые огурцы. Я просыпался, ел сухую овсянку и лапшу, чернослив и галеты. Запивал ледяной водой.
А могло быть иначе. Горячий чай по утрам, на обед, как и положено, суп. Нужно было только не выпендриваться, и взять газовую горелку. Но я намеренно оставил ее дома. Мне хотелось себя испытать. Ведь люди сотни лет выживали на этом побережье. Я тоже хотел попробовать.
Забегая наперед, скажу, что намучился я с погодой. Хватит! Больше без горелки в тундру не сунусь.
Я мечтал о горячем чае и каше по утрам. Но крупы лежали без дела. Меня спасали вкусняхи, которые, упаковав в коробки, передали друзья. Я до последнего не знал о содержимом. В этом был свой смысл. Ведь предполагал, что, только пресытившись крупами, начну открывать коробки.
От Женьки досталась шоколадка, вафли, крекеры и чипсы. От Кати грецкие орехи. От Кири — галеты и шоколад “Аленка”. К тому же у меня были цукаты, изюм, конфеты и сгущенное молоко. На крайний случай лапша быстрого приготовления и овсянка.
Я скучал по родным, ел конфеты, листал книгу, вспоминал жаркое прошлогоднее лето. А дождь, между тем, все поливал. Днище палатки намокло, потертый тент тоже пропускал влагу. Спальный мешок отсырел еще в первый день.
К вечеру я доел изюм. Затем кончились орехи, конфеты и цукаты. Шоколадные вафли прикончил к обеду второго дня. На третий дождливый день в сухом виде слопал лапшу быстрого приготовления. А затем принялся за овсянку. В ней были сухие ягоды и сахар. Затем пришел черед сгущенки.
Вот тогда и выяснилось, что еды недостаточно. Вкуснях мало, крупы нетронуты, а холод медленно забирал энергию.
Через три дня у меня не осталось сладостей. Теперь я располагал только крупами, мукой и подсолнечным маслом. А дождь не собирался стихать. Мало того, на четвертый день пошел мокрый снег. Он тихо шелестел, касаясь тента. Высокие холмы тундры укрыло белой шапкой.
К тому времени «Компромисс» Довлатова я прочитал трижды.
ИЗБА
Наконец, устав от холода, я развернул генштабовскую карту. Она была старой, я особо не рассчитывал на удачу. Обнаружил рыбацкую избу неподалеку. Воспользовавшись затишьем, пошел по каменистому холму, оставив почти все вещи в палатке.
Изба пустовала, прикрытая корявыми кустами берез у песчаной губы. Я перенес вещи, развесил под потолком мокрую палатку. Сухая снежная крупа царапала крышу и стены.
Стены сквозили, крыша протекала. Эту проблему я решил куском рубероида. По счастливой случайности рулон находился под нарами. Стекол в оконных рамах не было. Возможно, даже, скорее всего, они никогда их не видели. Пленка заменяла стекла. Она давно полопалась и свисала мутными клочьями. На полу валялся старый хлам, метла, дрова, куча ненужного мусора. Рыжие мыши скреблись под нарами.
Меня интересовала печь. Ради нее я и пришел. Старая, ржавая, с прогоревшим дном. Дыру в печи закрывал валун.
Я отыскал два куска жести (удивительно, сколько всего можно найти на побережье) и постелил на пол. Теперь нужно было проверить тягу, прогреть печь бумагой. Старые газеты для этого сгодились.
Затем настрогал щепы из плавника, зажег бумагу и задвинул подальше в печь. Она загудела, Но дым повалил в избу и трубу одновременно. Пришлось отворить дверь. А уж затем подбросить щепу, дрова покрупнее. Они быстро прогорали, выбеленные временем и ветрами. Угли раскраснелись, ударило жаром, дым наконец-то ушел в трубу. Тогда я закрыл входную дверь. Поставил на огонь котелок с водой. Когда она закипела, отобрал немного на чай. Забросил крупу. Через полчаса я уже ел пшеничную кашу с чесноком, обильно полив ее подсолнечным маслом.
Трещали дрова, пахло сырой шерстью, на жесть, под печью падали красные угольки. В избе стало тепло, я наконец-то снял пуховик, расположился у окна. Я его забил пленкой. Представьте, она тоже хранилась под нарами.
Через час прогорели последние дрова, усилился дождь, изба быстро остывала. Я снова укутался в спальный мешок. Ведь ржавая печь совсем не держала тепло.
Два дня пережидал в избе непогоду. Непрерывно топил печь, собирал плавник, старые доски и большие, но легкие бревна на побережье.
Я наконец-то осознал, что погорячился и зря понадеялся на Нордкапское течение. Вдруг понял, что теплое оно не для меня. А по отношению к Северному Ледовитому океану.
Чтобы это понять, мне понадобилось несколько дней. Что поделать, я понимаю не сразу.